левое

Лев Толстой - Писатель - Персоны на Имхонете

Со школьной парты, с изнеженного возраста начальных классов, этот сочинитель почитаем, восхваляем, наречен гением, и все это настырно вдалбливается совместно с заучиванием стихов Пушкина и иных пиитов, чтоб не было приметно. Зачем проблема отдельный. покудова я прямо-таки зову проглядеть, сообразно, в первую хвост, по биографическим настоящим, стоит ли эких массивных славословий этот мировой человек. Обратимся к статье М. Чистяковой, опубликованной во втором томе «Литературного Наследства, 31-32», «Россия и Франция». Автор с внимательным прилежанием приводит массы фактов, живо мажущих физиономия Льва Николаевича. примемся. батюшка беллетриста участвовал в кампании 1812 года, побывал в плену, где ему зверски полюбилось, (?) библиотеку скопил импозантную из французских классиков. Эту библиотеку, а особливо романы, мама каждодневно разбирает ребятенкам. Юный классик обучается у гувернера, в школу его из-за баловства определять было хлопотно. торжествующий гувернер-француз наводит всем, что паренек рубать напрямки «будущий Мольер». точно, хлеб необходимо отрабатывать. ребяческие упражнения сытого остались единственно на французском; со своей тёткой Т. А. Ергольской он переписывается, ломтями цитируя из французских авторов, что даёт предлог брату Сергею потешаться над этим. К 16 годам Левушка снимает с шеи нательный крест и насаживает медальон с портретом Руссо. Это толкует о двух весьма значительных обстоятельствах. Первое. Коль скоро заповедь «не сотвори себе кумира» оставлена, это значит, что о господе в этой семье предпочитают не раздумывать, а стало быть, с нравственным воспитанием задевало дрянь. Второе. Ничего даже не высказывая про воззрения Руссо, зададим логичный вопрос: а зачем не Ломоносов, Петр I, Кутузов, Потёмкин, Суворов или кто ещё из соотечественников? Эта дом столько не чтит свою цивилизацию, историю, традиции? зверски несимпатичноТургенев, обожавший французов и Францию, влюблённый в Полину Виардо, всю живот ходил при себе медальон, в каком хранились волосы Пушкина. Антихристианские пассажи Вольтера «очень веселили» подростка. ниже читаем: С переездом семьи в Казань и поступлением 18-летнего сытого в университет начинается полоса более интенсивной интеллектуальной его жизни, лишь косвенно связанная с университетскими делами. В 1847 г. Профессор Казанского университета Мейер предложил студентам работу на тему сравнения «Наказа» Екатерины II с «Esprit des loes» Монтескье. «Эта труд зверски заняла меня, кропал упитанной в замечаниях на «Биографию» П. И. Бирюкова, разинула мне новоиспеченную район интеллектуального самостоятельного труда, а университет со своими требованиями экий работе, однако мешал ей». О том же он вспоминал впоследствии, в 1904 г. : «Я помню, меня эта труд зазнобила, я отъехал в деревню, стал разбирать Монтескье; это чтение разинуло мне нескончаемые горизонты; я стал разбирать Руссо и кинул университет собственно потому, что пожелал заниматься». То рубать до того он не алкал заниматься. Он сам, очевидно, оптимальнее всяких университетских преподавателей знает, что и будто вытекает учить. А будто должен чуять себя педагог, какой дал задание сделать доклад, а ученик начинает стряпать диссертацию? Итак, полотно уже ясна: ребёнок не обучался в школе, интенсивной интеллектуальной жизни не вёл, к университету смотрит «косвенно». столько что юноша запросто не способен к обучению, будто всегдашний абитуриент! Кто у нас сейчас сидит на домашнем обучении? детвора с неровной психикой. собственно таковым и предстаёт юный Лева. Судите сами. Удалившись в деревню будто одинешенек в том годе, когда юноши тянутся вписаться в общество, получить образование, найти товарищей, единомышленников, наконец, индивидуальная живот начинается и протекает зверски неистово, научившийся разбирать книжки упитанной знакомится с сочинениями Лабрюйера. И «усиленно, однако бессистемно» разбирает Тьера, Мишо, Араго. Это рождает уже кое-какое недоумение: а зачем не Ломоносова, Карамзина, Державина, Жуковского, наконец, Пушкина, какой величал Ломоносова «первым русским университетом»? ниже в списке Стендаль, Тёпфер, Ж. Санд, Ламартин, Бернаден де Сен-Пьер, Альфонс Карр, Эмиль Сувестр, Эжен Сю, Пиго, Дюма-отец, Поль де Кок. похоже, мама зря декламировала ребятенкам романы по вечеркам, сын, судя по списку, либо не внимал, либо ничего не запомнил, юное дарование. И еще. Это литература, мягко высказывая, светская и несерьезная, ну-ка, на уровне Дарьи Донцовой, не тоньше. экстазы же этого читателя насчет Поля де Кока: «направление его вполне нравственное. Он французский Диккенс», отнюдь не ладят чести кавалеру. Потому что этот автор некая органичная смешение Павла Глобы, «Невской клубнички» и «Мира криминала». другие нескольким оптимальнее. восхищаться интригами Дюма сродни нынешним бабулям, не отрывающимся от сериалов: «Тогда вся немаленькая публика увлекалась этим романистом, а я относился к немалый публике. (курсив мой авт.) Дюма-отец был зверски талантлив, будто и сын». спустите, будто говорится, сам-то разгадал, что вымолвил? Не то «я, будто все», не то «я величественнее всех»; видаемо, алкал зараз проговорить и то, и другое, однако запутался. знать от Дюма-отца плевалась, Гоголя тошнило, равновелико будто и Императора, и единственно орды томящихся плебеев, не знающих, будто себя рассеять, зачитывались томами мрачного экшна, не задумываясь об истинной нравственной начинке этих повестей. столько, Флобер тучному ужасно не нравится, поскольку там порок ничем не украшается, а Жорж Санд и вовсе подвергнута пронзительному остракизму даже не за тексты, а за своих обожателей, кои ему несимпатичны (???, а вот так). Вообще, Левушка в своих оценках проглоченного не прямо-таки не стесняется в речениях, а безапелляционно вешает ярлыки, а то и гирлянды из них, сплошь заключающиеся из одних ругательств и оскорблений. обожаемые эпитеты: «мерзость», «гадость», «дрянь». Даже обожаемый Руссо облит градом критических замечаний и пометок. несхоже на цивилизованного человека, знаете ли. будто молвили педагоги-дефектологи, степень шестого класса вспомогательной школы, столько величаемый спецконтингент, два поддающийся обучению. Уж оптимальнее бы юнец знался со сверстниками и сверстницами, глядишь, и не развилась бы болезнь-то. А то полным-полно сейчас их расплодилось, злобных невежд, с повадками хамоватых пижонов и дебиловатых гопников, не чтящих никого и ничего, кроме себя, ущербных и оттого свирепых на тяни мир. С 50-х годов Лёва начинает складывать сам. Тоже знакомое дефектологам явление: начитавшись чужих книжек, «трудные», неуправляемые юнцы нередко ощущают охота «тоже написать что-нибудь этакое». всегдашне это мемуары. Вот и у сытого первое опус, вышедшее в 1852 г., прозывается «Детство». Вот единственно сделано оно всецело под Тёпфера и цельными ломтями содрано с «Эмиля» Руссо. Ерунда, сам же сделал! необходимо полагать, родне этакая самодеятельность уже наскучила, брат предназначался тогда на Кавказе, послали и свежеиспеченного бумагомараку предназначаться, в Крым. итогом смены обстановки припожаловали «Севастопольские рассказы». Однако автор однозначно утверждает: «Повторяю вам, всё, что я знаю о войне, я прежде итого пронюхал от Стендаля». Вот и написаны они в его пошибе, всецело, единственно по-русски. Тогдашний редактор «Современника», Иван Тургенев, не заприметил этой тонкости и по доброте душевной посоветовал автору складывать отдаленнее. далее он себе этого извинить не мог. К 1857 г. упитанной вышел в отставку, военная служба ему разонравилась, наскучила, покинула «самое несимпатичное впечатление». ну-ка, у людей безответственных и недалёких это полно типическое поведение. И едет «набираться ума» в Париж. Не в Прагу, не в Вену, не в Рим, даже не в Берлин, а в Париж, богемный чердак с бистро Туда, где снизу наверх глядели на русских и вибрировали при словах Царь де Рюсс. Туда, где русские офицеры вели себя, будто дикие туристы, не стесняясь туземцев (ради забавы можете почитать мадам Бенцони). И ничего поразительного, смрадная, чумазая Европа, какая не мылась 700 лет, какая после крестовых походов запретила бани будто измерить блуда и заразы, в кою русские привезли свои походные бани, возбуждала у обвыкших мыться под проточной водой победителей Наполеона отвечающие ощущения. Сам Король-Солнце мыться прямо-таки ненавидел, Бонапарт не боготворил, когда мылись его бабы. В Грановитой палате Кремля, какая была сооружена на сто лет прежде знаменитого Лувра, в отличие от него, была канализация и туалеты, а не мывшее дланей высокородное французское дворянство справляло природные надобности напрямки в коридорах дворца. На Руси же самого Андрея Первозванного натолкнулись баней; дома корешок к приятелю не лепились, дворы проветривались, и никто не выплескивал помои на улицу, будто в европейских городах. В Париже накануне революции было прихлопнуто знаменитое некрополь безвинных, видевшее собой долгие ямы, в кои 800 лет теряли прахи, ничем их не прикрывая. На этом месте был отгрохан базар продуктовых товаров. недурственна столица Просвещения! К слову, несмотря на моду, мыться европейцы столько и не научились. столько, для нашего соотечественника нету ничего более природного, чем умываться под струей воды, не то в Европе! Налить раковину, заткнув пробкой, и плескаться в ней. Советские публика были в шоке, когда зрели в кинофильме, будто красотка-француженка встаёт из ванны и насаживает халат, не снесши с себя пену. А нынче представьте себе ужас современности: после обеда хозяева кладут в раковину черномазую посуду, наливают слабое мыло, а затем, не ополаскивая, вытаскивают из этой помойки тарелки и устанавливают напрямки на сушилку! Неслабо? А что изумляться, если одно из обвинений Лжедмитрию ¶, гласило: не моется в бане, желая кухарят её любой задевай!, а в цивилизованной Европе в это часы устанавливали гостю особое блюдце, чтоб давить изловленных на себе вшей. И до сих пор проблема наших соотечественников: «А где у вас тут можно лапы помыть?» рождает глубокое недоумение у чужеземцев, безусловно и квартиры с ванными они стали строить лишь в 60-е годы XX века. тут упитанной предельнее топчется среди соотечественников: Трубецкие, Мещерские, Хлюстины. Также захаживают «парижские знаменитости», точнее: русская католичка Свечина, подруга Ж. де Местра, гр. Полиньяк, (всё удобопонятно, позволяю себе ремарочку, на отчизне им ладить нечего, непопулярны), Альфред де Виньи, Ламартин (а эти тусуются всюду, где принимают и кормят). В это часы в Париже случились Тургенев и Некрасов, и они разрешили познакомить свежее дарование с людами науки и тамошней культуры, из самых добрейших побуждений. однако, будто в присказке, не в коня овёс. На обеде с академиками наш гений отведал блистать своими «лестными» отзывами о Расине и всей классической французской драматургии, на сделанное галантное замечание в ответ топорно нахамил и записал далее в дневнике: «Мелкие, топорные пошляки!». Что прозывается, с хворый головы безусловно на крепкую. Вечер у Ипполита Риго, учёного-латиниста, доказал тучному, что он абсолютный профан в прописных спросах, и он заклеймил ничего не думавшего радушного хозяина закоснелым пошляком (слово, что ли, Лёвушке полюбилось, инфантилизм какой-то). Писатель-путешественник К. Мармье, критик Ломени и даже сам Проспер Мериме отнюдь его не заинтересовали: «Слишком головастые, аж тошно!» ничтоже сумнящеся заявляет он своим чичероне, после чего Некрасов перестаёт с ним знаться. Тургенев же осмотрительно советует горе-протеже, для ликбеза, напоминать не единственно на комедии в театрах, однако желая бы на лекции в Сорбонне или Колледж де Франс. Совету упитанной внял, стал посещать задевала Низара (римская история), Сен-Марка Жирардена (история драматической поэзии), Бордильера (политическая экономия), А. Франка (естественное и интернациональное право). Вот видаете, сколь широким невеждой был предстоящий гений? Не ошеломительно, проломив всё ребячество баклуши, в то часы будто сверстники усиленно обучались, приобретали специальность, выражаясь нынешним стилем. однако учеба и тут сытого не интересует: обругав достопочтенных преподавателей неглубокими, унылыми, неинтересными, «с вполне ненужной религиозностью», он затем завязывает и с посещением театров. истина, тонкие поделки Мариво и Гранже, особливо одноактные и двухактные, приводят его в телячий восторг: «Прелесть элегантности. Прелесть!». Ещё одно доказательство дремучей безграмотности Лёвушки: слово «прелесть» не располагает ничего всеобщего с понятием «красота» или «радость», а рубать понятие редкостно негативного свойства. Слово «прелесть» однокоренное с понятием «прельщать», то рубать «соблазнять, обманывать»; прельщают бесы. И неспроста сейчас это почитай забыто: по неведению восклицая «Прелесть!», человек, ожидая распрекрасного, подзывает бесов, буквально зовет их заняться собой. столько вот, «Когда я был в Париже, сказывал упитанной Скайлеру, я обычно провождал половину дней в омнибусах, забавляясь прямо-таки наблюдением народа; и могу вас уверить, что всякого из пассажиров находил в одном из романов Поля де Кока». ну-ка, знаете ли, это даже смешно: едут публика в коллективном транспорте, все по своим делам, а этот турист ездит без мишени, дабы поглазеть на них. упитанной часами сидит в кафе, где нищая богема болтает о своих проблемах, распевая песенки Беранже и Дюпона, это в сумме показательно будто «На поле танки грохотали», «Шумел камыш» и «Поспели вишни в саду у дяди Вани». цельными днями торчит в всенародных клубах, где томящиеся городские строят корешок приятелю глазки под сопровождение тогдашних Петросянов и Укупников. внимает, будто сволочатся на улицах и в домах, шатаясь по городу. В совместном, насыщенно коротает часы. Романов не заводит, очевидно, ушлые простолюдинки, знающие толк в амурных делах, не тщатся его замечать. И точно, шляется тут без задевала, немотствует, глазеет попусту, подозрительное чудило, оптимальнее с таковым не связываться, видать, хворый. Эх, оптимальнее бы сходил тогда к потаскухам, что ли, это было бы желая бы логично и природно. однако Льва предельнее интересует гильотинирование, вот столько, и он идёт глазеть казнь преступника-убийцы Рише. кровоточивое зрелище более чем впечатлило и без того капризную психику, и упитанной спешно удирает из столь обожаемого Парижа в Швейцарию, в Кларан, «в том самом местечке, где останавливалась Юлия Руссо!» (хм, без комментариев) тут он продолжает знакомство с созданиями Бальзака, начатое в Париже, это в то часы, когда сверстники прочли всё это десять лет назад. потому прямо-таки проговорить «гадость» проблематично, не разгадают, однако Лёва безбоязненно пишет: «Чушь, нелепица, неглуб/око, самонадеянно!». разбирает он и Дюма-сына, и менторское морализаторство этого смурика приводит его в экстаз. Вас не дивит эта упорная надобность критиковать все и вся? ну-ка, с точки зрения дефектологии и психиатрии всё характеристично. Для невежды нету ничего оптимальнее молчания, однако если б он осведомил, что для него о

Похожие записи:

левое

левое

Лев Толстой - Писатель - Персоны на Имхонете

Последнии записи

Популярные записи